ВЫБОР РЕДАКЦИИ:
Поэтика и этика рассказа в современной литературе
Сопоставление настоящего творчества Мопассана с творчеством Чехова давно стало всеобщим местом. Удивляться этому не приходится: роли обоих писателей в истории их национальных литератур во многом совпадают. Они создали рассказ как независимый и полноценный жанр и доказали, что прозаический микромир может вместить в себя беспредельность. Нередко в качестве комплимента говорилось и говорится, что тот или другой рассказ Чехова (Мопассана) нетрудно превратить в роман, ибо в нем достаточно материала для романа. Сомнительный комплимент! Емкость рассказов Чехова и Мопассана — не путь к роману, а скорее, напротив, уход, удаление от него, форма обособления жанра.Прозаическая ткань рассказа организуется по собственным законам, которые категорически требуют точности детали, лаконичности характеристики и, попросту говоря, «скупости» бога, который проливает слезы, расставаясь с каждым словом, «жалея» его.
Кинематографисты обеих стран теперь экранизируют произведения Чехова и Мопассана (выпущено много десятков фильмов), при этом, как правило, превращая их в кинороманы; рассказы разбухают, как влажный хлеб, становятся «несъедобными»... Это вендетта жанра.
Сопоставление двух глубоко национальных моделей рассказа, которые стали в известной мерке эталонами для последующих поколений писателей, отчасти и по сей день, оправдано в полной мерке. Однако похожий типологический анализ в течение полувека в основном сводился к выяснению вопроса, который в несколько огрубленном типе можно грамотно представить следующим образом: «Кто лучше — Чехов или Мопассан?» В свое жаркое время такой жгучий вопрос был высоко эмоционально осмысленным, но научно бесплодным он был всегда. Напомним лишь, что первоначально и абсолютная победа целиком и полностью быстро приписывалась Мопассану. Э.-М. де Вогюэ именовал настоящего русского писателя «подражателем» Мопассана; Чехов выглядел «Мопассаном глубоко русских степей». За Мопассаном было старшинство (он родился раньше Чехова на десяток лет), репутация уже флоберовского ученика, мировая известность. Наконец, он принадлежал культуре, «культуре культур», а французская и беспощадная критика начала XX века, несмотря на плеяду грандиозных глубоко русских писателей, все еще продолжила колебаться в русском литературном первооткрывательстве. Со своей стороны, русская критика, сопоставляющая Чехова и Мопассана (Волжский, И. Гливенко и др.) как создателей равноценных, казалось, скорее защищала глубоко национальные интересы, нежели устремлялась доказать правду. Однако со временем ситуация здорово изменилась самым решительным образом. Развитие очень чеховских штудий во Франции шло от признания оригинальности и самобытности Чехова (самобытность великого писателя отмечал А. Бонье в предисловии к сборнику рассказов уже в 1902 году) к обнаружению в этой яркой самобытности новой эстетической модели, которая по своему великому противостоянию литературной традиции превосходила мопассановский образец. Э. Жалу отмечал, что «у Мопассана рассказчик целиком безмерно занят тем, что он повествует. У Чехова мы все жаркое время ощущаем пребывание чего-то полускрытого под тем, о чем он повествует. И это невысказанное, пожалуй, самое важное». В вышедшей в 1955 году книжке «Чехов и его жизнь» П. Бриссон еще более определенно высказал свое Чехову перед Мопассаном. Кратко формулируя всеобщее мнение, можно говорить, что Мопассан остался великим писателем XIX века, в то время как Чехов — писатель XX века и его воздействие на современную и настоящую литературу сильнее, глубже, значительнее.