ВЫБОР РЕДАКЦИИ:
Бронзовый век русской поэзии
Ленинградские семидесятники — В. Кривулин, Е. Шварц — в целом продолжают традиции "высокого стиля" своей школы. Но расстояние между поэтическим "знаком" и лирической конкретностью только увеличивается. У В. Кривулина это происходит за счет усиления рефлексии по поводу самого высказывания, подчеркнутой отстраненности, условности словоупотребления. Отсутствие лексических приоритетов приводит к тому, что в художественно "сильных" позиициях оказываются слова как бы случайные, например, в заголовках: "Откуда-то сверху", "В начале жизни школу помню я", "В наступившей простоте". Текст жестко не структурирован, постоянно сохраняется какая-то недовоплощенность, но это не лирическая неопределенность импрессионистического толка, эмоционально как раз вполне проявленная, а недооформленность зазора между высказыванием и "закрытым", независимым словом:
подновить печальной краской
загородный праздничный дворец
и когда унылый колер
за решеткой разлился —
стало жить как поневоле
как бы нужно да нельзя
Лирическая прямота и метафорическая стихийность Е. Шварц на самом деле тоже достаточно условна. В ней нет не только изобразительной конкретности акмеистского типа, но даже конкретности лирического героя, присущей, например, Бродскому или Кушнеру. Лирический герой Е. Шварц — бесплотный дух, идея. В принципе футуристическая силлабика в таком контексте воспринимается как архаика, "высокий стиль", как обращение к традиции духовной поэзии и оды XVIII века (что отмечал М. Айзенберг). Творчество Е. Шварц и есть в каком-то смысле духовная поэзия, опирающаяся, конечно, не на универсальную канонизированную мифологию, а на мифологию современного культурного самосознания, на саму парадигму культуры. Знаки культуры довлеют себе, дух не требует плоти. Физиологизм Е.Шварц, на который обращают внимание критики, того же рода, что и физиологизм виршеписцев.
Другой вариант "духовной поэзии" демонстрирует О. Седакова. Ее стихи, уже совершенно бестелесные, точно также растворены в культурных знаках, вырастают часто из прямой стилизации. Личное не имеет значения в мире, "переживаемом в присутствии Смысла, Высшего Начала" (формулировка самой О. Седаковой5, важен не образ, а культурный архетип. "Смысл" внеположен авторской позиции, он таинственно явлен в слове, но непостижим, не равен художнику-творцу.
Футуристический темперамент Е. Шварц порой доводит ее метафору почти до гротеска (что, разумеется, невозможно у О. Седаковой). И все же здесь не приходится говорить о речевом гротеске в конкретистском смысле. Но есть среди "монологических" лириков и авторы, явно тяготеющие к игровому примитиву, например, такие, как Н. Байтов, С. Стратановский. Речь нарочито угловатая — либо бедная, либо со стилистически невыровненным словарем и синтаксисом, действительно гротескная: