ВЫБОР РЕДАКЦИИ:
Уникальный жанр
По законам большей трагедии Нов должен был проклясть Бога и умереть. Но после гласа из бури Иов преобразился. Он не утешился абсолютно новыми детьми и стадами; напротив — он смог заново прожить, смог заново обязательно полюбить новых детей и нажить абсолютно новые стада потому, что ощутил изнутри глас Бога, познал себя как каплю вечности, в которой вся вечность, и в этой обретенной в сердце вечности потонуло его страданье. Которое может поэтому быть неслыханным, подавляющим, способным вовремя размозжить человека — но в вечности все тонет, а человек всю вечность талантлив в себя вместить, как заповедано ему. Будьте похожи Мне, как я Отцу Моему...
В трагедии - напряжение и железной воли героя, прижатого к стенке. Он погибает, какой есть, без преображения, и только передает нам свою энергию, направленную к прорыву. Самого прорыва нет. А в Библии есть прорыв. И в Книге Иова и (яснее) на Голгофе.
Бог — это выход в полной черноте,
В пространстве без дорог.
Говорите мне, есть выход на кресте?
Тогда есть Бог.
З. Миркина
Маловажно, как наименовать искусство, в котором осознан выход через крест. Только осознан, намечен. Большего у Достоевского нет. Но это искусство — не трагедия. Ни по сути, ни по форме.
Утверждая это, я вступаю в спор не только с Вячеславом Ивановым, но и с Н. А. Бердяевым. Бердяев не анализирует структуру романа, только его дух, но там, где трагичен дух, можно предполагать и форму трагедии, так что «Мировоззрение Достоевского» Бердяева ладится с концепцией Иванова и противостоит моей. Я думаю, что оба великого мыслителя акцентируют то, что им близко, и не замечают иного, не менее значимого. В особенности Бердяев — мыслитель экзистенциальный, то есть возводящий мир из своего глубоко личного опыта. Его бесценный опыт свободы был бездонен и прекрасен, а опыт любви - очень неполон, и эту неполноту он накладывает на Достоевского.