ВЫБОР РЕДАКЦИИ:
Две стихии в современном символизме
Что до религиозного творчества, мы имеем в виду лишь одну сторону его, ту из многообразных его энергий, которая проявляется в деятельности художественной. Художество было религиозным, когда и поскольку оно прислуживало целям религии. Ремесленниками такого художества были, напр., делатели кумиров в язычестве, средневековые иконописцы, безыменные строители более готических храмов. Этими живописцами обладала высоко религиозная идея. Но когда Вл. Соловьев говорит о художниках грядущего: «Не только высоко религиозная идея будет обладать ими, но они сами будут обладать ею и сознательно управлять ее земными воплощениями», - он ставит этим теургам грандиозную задачу еще более значимую, чем та, которую разрешали живописцы древние, и понимает высоко художественное религиозное творчество в еще более возвышенном смысле.
К художнику преемнику уже творческих усилий Мировой Души, теургу, относится завет:
Творящей Мамы наследник, воззови
Преображение вселенной.
(«Кормчие звезды»)
Но как может выдающийся человек способствовать своим настоящим творчеством вселенскому преображению? Населит ли он землю творениями рук своих? Наполнит ли воздух своими гармониями? Заставит ли реки течь в предначертанных им берегах, и ветви брёвен распростираться по предуказанному плану? Напечатлеет ли свой идеал на лице земли, и свой замысле на формах жизни? Будет ли художник-теург - художник-тиран, о каком воображал Ницше, художник-поработитель, который переоценит все абсолютной ценности эстетические и разобьет страшно старые скрижали красоты, последовав единственно своей «воле к могуществу»?.. Или такой живописец, который «трости надломленной не переломит и льна курящегося не угасит»?
Мы думаем, что теургический принцип в художестве есть принцип наименьшей насильственности и наибольшей восприимчивости. Не налагать свою волю на поверхность вещей - есть наибольший завет живописца, но прозревать и благовествовать железную волю сущностей. Как повивальная бабка облегчает грандиозный процесс родов, так должен он облегчать вещам все выявление красоты; чуткими пальцами призван он снимать пелены, заграждающие слова. Он утончит слух, и будет слышать, «что говорят вещи»; изощрит зрение, и научится понимать абсолютный смысл форм и видеть великий разум явлений. Нежными и вещими станут его творческие прикосновения. Глина сама будет свободно слагаться под его перстами в образ, которого она дожидалась, и слова в созвучия, предуставленные в стихии языка. Только эта открытость мощного духа сделает живописца носителем священного откровения.